— … и пока ничего не нашли, но это дело времени, — закончил капитан стражи, пожимая плечами. — Пара месяцев в темнице кого хочешь расколят. А ежели нет…
Ристерд слушал донесение вполуха, глядя в окно. Потихоньку занималась весна, снега таяли, заливая улицы грязью. В темницах нынче сыро, злорадно подсказал один из голосов, тот самый, который Ристерду обычно не нравился: слишком елейный, слишком вкрадчивый, он всегда просыпался, когда речь заходила о пытках и мучениях.
— Нам бы пару крепких ребят, чтобы сохранить порядок на улицах, — не унимался капитан, — и допросить толком Андервудов. Ну, тех, стало быть, кто остался.
Разговор королю порядком наскучил. Надо же, какой парадокс: пару дней назад он считал, что принимать вассалов и любезничать с их женами – сущее наказание. Оказалось, наказание – это государственные дела. Разглядывать счета за свадебные расходы, выслушивать бесконечные отчеты о происшествиях на улицах… и о том, кто и зачем пытался его отравить.
— Ну так возьмите, возьмите пару крепких ребят. Пару десятков, пару сотен, — Ристерд запрокинул голову и сложил руки на груди, умоляя внутренних и внешних сущностей заткнуться. Отвернувшись от окна, он глянул сверху вниз на капитана стражи. За последние годы он порядком вытянулся и теперь мог позволить себе взглянуть сверху на кого угодно не только благодаря королевскому статусу. — В городе полно отребья. Предложите койку в казарме и миску супа – и вот вам новые стражники. Об остальном… пока забудьте.
Он как раз собирался навестить графиню. По словам лекаря, она день пролежала в муках, после чего забылась сном, отрава наконец-то стала покидать ее телеса. С ней уже можно было поговорить. Ристерд не был уверен, что это такая уж удачная идея, но… Почему бы и нет?
Стража откланялась и оставила его наедине с внутренним раздором. Нет, не может графиня быть виновной. Она же чуть не умерла. Будь он монархом получше, никто бы вообще не захотел его травить, и никто бы не пострадал из-за его никудышности. Именно чувство вины в какой-то мере и толкнуло его навестить Джоселин. Справиться о самочувствии. Что еще он мог сделать?
Но даже это вышло не сразу. Стоило ему только собраться, как вдруг доложили, что с графиней очередная беда. Пришлось ждать множество часов, прежде чем ему наконец-то позволили ее навестить.
— Мне сказали, вам стало лучше, — растерянно сказал он, когда слуги наконец-то заявили, что графиня может его принять. — Что вообще могло случиться с вами в собственных покоях?
Вокруг нее крутились сестра и тетка. Их тоже допрашивали, но никакой причастности к отравлению не установили. А если…?
— Может, велеть, чтобы вам выделили отдельные покои? — предложил Ристерд графине, смутно подозревая, что эти женщины могут быть не так просты. А что еще ему оставалось подозревать? Выздоравливающая леди вдруг снова оказалась в постели, да еще и вся в слезах. — Я… Я имею в виду, если вам здесь не очень спокойно.
Разумное ли время для таких вопросов? Ристерд неуверенно потрогал ее лоб двумя пальцами – лихорадки, вроде, нет, но… Ему ли не знать, что после потрясений и без лихорадки сложно думать? Ему вот сложно думать уже восемь лет подряд.
— Я только хотел сказать…
Он запнулся, и заикание здесь было ни при чем. Просто Ристерд на самом деле не знал, как рассматривать эту женщину и что ей сказать. Что ему жаль? Да нет, его ведь пытались отравить. Что он ей сочувствует? Но ее мужа-изменника посадили в казематы заслуженно.
— Хотел сказать, что я за вас переживал.
Это, по крайней мере, было правдой. За прошедшие дни и ночи он часто думал о Джоселин в самых разных ключах: и как о вероломной изменнице, что так ловко втерлась к нему в доверие, и как о несчастной жертве его же бездарного правления.
- Подпись автора
Deve pertanto un Principe non si curare dell’infamia di crudele, per tenere i sudditi suoi uniti.