Маргарита врет.
Может, и не специально врет, но врет – это точно. Нельзя ведь хотеть с ним остаться. Его даже собственные регенты, которые сами же заперли его в башне, долго не выносили.
А вдруг она тоже из поганого племени – провидцев и испорченных магией? Да нет, вряд ли… Тогда бы она прочла его мысли сразу, а не только сейчас. Или даже не его, а тех, других, что наперебой советовали ее задушить, например.
Всади ей кинжал в ухо, просил один из них, когда она только появилась при дворе, когда ее мать только преклонила колени, умоляя о защите.
Посади ее сестру на хлеб и воду, тогда она станет сговорчивее, советовал второй, когда все они только заметили, какая у нее тоненькая талия и нежные плечики.
Ей не может быть приятна эта забота. Она не нормальная, не приятная и милая. Она жестокая. Пройди по гвоздям и получи краюху хлеба. Пройди через унижение и согрейся. Разве принцесса должна принять такие правила игры?
Он, конечно, принимал.
Плачь погромче, и твоей матери устроят достойные похороны.
Покажи, как тебе плохо, и сильные люди сделают так, что тебя выпустят.
Но одно дело – он, а другое – принцесса, которую любили всегда. Из которой не делали дьявола, которую не запирали и не затыкали тряпкой. Она разве не должна быть другой? Не такой, как он сам?
Или теперь роли поменялись, и он сам – регентский совет, а она – несчастная пленница?
Последняя мысль была приятной и одновременно ужасной. Приятной – он ведь властвовал над ней безраздельно, мог совершить что угодно, а ей нечем крыть, у нее нет защитников. Жуткой, потому что… По разным причинам. Ее мать – как его учитель, любит ее, ценит ее, но беспомощна защитить, а сестра – как его нянька. Безгранично верна, но что толку? Они будут сидеть с ней в любой башне, но они беспомощны.
— Неприятна, — поправил Ристерд, даже не рассчитывая на возражения. Маргарита могла бы возразить, сказать, что он на самом деле приятнейший из мужчин, милейший из живущих, но он бы в такое не поверил. И она знала, что он не верит, иначе он в ней ошибся. — Тебе неприятно все, что я говорю, все, что я делаю. Я вообще никому не приятен.
Он не спрашивал, он сообщал, словно и не собирается меняться.
И не собирался.
Ристерд был честен сам с собой, хоть бы и временами. Маллендорских дев не спешили представлять ко двору. Никто не желал видеть дочь королевой, пока король – он, тот безумный юнец, что потерял дар речи после смерти матери, тот полудурок, что помог сорвать Совет Королей.
Но он ведь не тянул Маргариту, нет, принцессу Маргариту, а для кого-то и королеву Маргариту, за язык. Он спросил про Маллендор, столицу и замок, а она сказала, что хочет остаться с ним. Даже подсела ближе, так близко, что он чувствовал ее бедро.
— Знаешь, — тихо признал Ристерд, даже не пытаясь прижать ее поближе – слишком неловко. — Если бы мать не сделала меня королем, я не хотел бы им стать.
Маргарита ведь тоже стала королевой, если и не по факту, то по статусу и титулу, против своих желаний. У нее были братья, и у него тоже. Она не надеялась унаследовать даже титул, а теперь ее используют как носительницу титула. Он же сам и использует, да еще и намекает, что толку маловато. Еще и наслаждается ситуацией.
— Но я бы хотел, чтобы тебе здесь нравилось, — сказал Ристерд без обиняков, не надеясь на ее помощь. Хватит уже. Их роли были распределены еще до этого разговора, и Маргарита играет роль девы, покорной обстоятельствам. — И твоя мать, наверное, тоже.
Ристерд был совершенно уверен: не просто так мать привезла дочурок именно сюда. Официально они считались дальней родней, но технически они были родней Леокадии, а не его собственной. За родственной помощью они могли бы направиться в Вастейн или вообще остаться в Заливе. Вдовствующей королеве хотелось большего, чем просто постель и тарелка супа.
— Она наверняка научила тебя, как правильно петь в этой клетке, вот ты и поешь то, что велено. А собственные мысли у тебя есть?
В конце концов, это с ней придется жить до скончания дней, а не с ее мамашей. А Маргариты за учтивостью, выученными фразами, приятными нарядами и опущенными глазками не видать.
- Подпись автора
Deve pertanto un Principe non si curare dell’infamia di crudele, per tenere i sudditi suoi uniti.